Рассматривая повествовательную литературу о «Смуте», мы отмечали, как довольно частое явление, уснащение в нескольких повестях этой эпохи прозаической речи неравносложными рифмующимися строками с глагольными окончаниями.
Этот приём не был, однако, чем-либо принципиально новым. Спорадически он использован был, о чём говорилось ранее, в ряде памятников русской литературы, начиная ещё с XI в. Необычна была лишь интенсивность его применения, и уже действительной новостью было включение в прозаическое «Сказание» Авраамия Палицына в двух главах многострочных неравносложных виршей не только с глагольными рифмами, но и с рифмовкой существительных и прилагательных, и ещё большей новостью — замыкание «Летописной книги», приписываемой Катыреву-Ростовскому, такими же по типу, как и у Авраамия Палицына, виршами, кстати сказать, здесь впервые так и названными («Начало виршем, мятежным вещем...»). Тогда же приблизительно, что и Авраамий Палицын и автор «Летописной книги», т. е. около первой четверти XVII в., в качестве виршеписцев выступают князь Сем. Ив. Шаховской, автор послания «К некоему другу», заканчивающегося виршами в 26 строк (с большой долей вероятности С. И. Шаховскому можно приписать обширное стихотворное послание предположительно князю Д. М. Пожарскому), священник Иван Наседка, написавший большое полемическое сочинение «Изложение на люторы», прозаическое изложение которого также заканчивается виршами, монах Антоний Подольский, которому приписывается длинное «Послание к некоему», заключающее в себе свыше 600 стихотворных строк, наконец, князь Ив. Андр. Хворостинин, наиболее плодовитый автор, прославленный своим религиозным свободомыслием, обвинявшийся в еретичестве, в пренебрежении к православной вере, к постам и к прочим церковным установлениям, а также в приверженности к латинянам.
При обыске у него нашли написанные им «про всяких людей Московского государства многий укоризны», в том числе за то, что «московские люди сеют землю рожью, а живут будто все ложью... и иные многие укоризненныя слова писаны на виршь». За своё свободомыслие и за вызывающее поведение Хворостинин дважды поплатился монастырской ссылкой. Во время второй ссылки, в 1622—1623 гг., в Кирилло-Белозёрский монастырь он «остепенился», «пришёл в разум», порвал со своим еретичеством и, прощённый, был возвращён в Москву, где вскоре, в 1625 г., умер, незадолго перед тем постригшись даже в монахи Троице-Сергиева монастыря. В последние годы своей жизни он, чтобы искупить перед духовной и светской властью своё прошлое, написал несколько полемических сочинений против еретиков, в том числе «Предисловие изложено двоестрочным согласием, краестиховие по буквам» — стихотворный трактат более чем в тысячу строк. Начинается он так:
Красны повести благоверных Нечестия посрамляют эловерных. Яко светлостию сияет звезда. За благоверие даеться святым многая мзда. Яко явственне православннн сне внимали И в божественне закон церковный принимали, Началы богоподобными изрядно сияли, Аки непобедимыя во благочестии стояли. Красныя зело имуще словеса, Неложны бо их светолепыя чюдеса...
В отличие от позднейшего русского силлабического стихотворства, стремящегося к соблюдению равносложности строк в отдельных стихотворениях, пользующегося одной лишь женской рифмой и выдерживающего цезуру в стихе, стихотворство досиллабическое не знает ни равносложности строк, ни цезуры, употребляет одинаково рифму женскую, мужскую, дактилическую и даже гипердактилическую, заменяя её часто ассонансами и консонансами. Досиллабическое, как и силлабическое, стихотворство в основном связано с украинско-белорусской стихотворной традицией.
Приведённые выше образцы раннего русского виршевого творчества — на темы повествовательного характера и полемические — все связаны с определёнными писательскими именами, принадлежавшими к социальным верхам московского общества. В дальнейшем досиллабические вирши, просуществовавшие в течение всего XVII в. (ср., например, вирши 1681 г. Тимофея Каменевича-Рвов-ского в его Послании к Кариону Истомину) и даже зашедшие в начало XVIII в., когда силлабика давно уже была усвоена выше стоящими культурными слоями, значительно расширили свою тематику, вплоть до любовной, и вошли в обиход широких социальных слоев. Так, досиллабическими виршами в XVII в. написан ряд переложений молитв и хвалебных религиозных песен. Такими виршами тогда же написан весь «Торжественник», находящийся в одном из сборников, принадлежавших московскому Чудову монастырю. В другом рукописном сборнике XVII в. читается следующая стихотворная похвальба хмеля:
Аще содружитца со мною властелин, И он будет аки глупый поселянин. Аще содружитца со мною власть, Тогда постигнет его вскоре великая напасть. Аще содружитца со мною игумен, Ходить начнет с сумою меж гумен. Аще содружитца со мною протопоп, И он будет глупый пустопоп. Аще содружитца со мною поп, . И он будет аки кабацкой кот. Аще содружитца со мною чернец, И он будет аки верченой жеребец...
В одной из рукописей XVII в. вслед за «Повестью о высокоумном хмелю» помещено стихотворное «Слово о ленивых и сонливых и упиянчивых», одним из источников которого является указанное выше «Слово Кирилла философа словенского». Отдельные выражения этого последнего произведения повторяются в «Слове о ленивых» почти буквально:
О чадо мое любимое! Рассмотряйтеся и разумейте истину, Не долго спите, не долго лежите, Якожь многажды спати имамы без меры, Добра не добыти, а лиха не избыти, А славы добрые не получнти, А красные ризы не носити, А медвяны чаши не испивати, А своего хлеба не едатн, А богу и князю милу не бывати, А сладости не видати...
Книжные элементы ещё явственнее выступают в записях Квашнина, как например в следующей песне:
Свет — моя милая, дорогая Не дала мне на себе нагледетца, На хорошей, прекрасной лик насмотретца. !Я Пойду ли я в чисто поле гуляти, If, Найду ли мастера-живописца И велю списать образ ей на бумаге хорошей, Прекрасной лик на персоне поставлю Я во светлую светлицу...
