Различия характера, естественно, не могли не отразиться в мировоззрении и творчестве. Если взять социальную и этическую сферу, то здесь заметна переакцентировка, при всех фундаментальных общностях: Добролюбов больше ратовал за автономию личности, за индивидуальное начало, а Чернышевский — за классовые и экономические проблемы, за типологические черты. Даже такая, казалось бы, личностная проблема, как «разумный эгоизм», рассматривается Чернышевским в общефилософском плане (статья «Антропологический принцип в философии», 1860), а Добролюбовым-— применительно к конкретным лицам, даже к одному лицу — в статье «Николай Владимирович Станкевич» (1858)... Все это относится к статьям на социально-политическую, этическую, философскую тематику. Что же касается литературной критики и непосредственно литературно-художественной деятельности, то здесь наблюдается парадоксальная перемена мест.
Так как Добролюбов именно в этой сфере считал себя наиболее сведущим, то он именно в ней мог свободно связывать литературные проблемы с социально-политическими и этическими, широко обобщать конкретные наблюдения, типологизировать случайное и отдельное. Поэтому главной задачей своих литературно-критических статей он считал выведение общих закономерностей, и его конкретные анализы были устремлены к типологии, к созданию обобщающих терминов для характеристики тех или иных социальных типов и ситуаций («лишние люди», «люди дела», «обломовщина», «самодурство», «забитые люди»). Чернышевского же в искусстве, пожалуй, больше интересовала индивидуальная сущность явлений (конечно, наряду с социальной типологией)... Расширяя и уточняя художественно-идеологические критерии Белинского (считавшего, что наиболее передовые писатели эпохи правдиво воспроизводят жизнь и осмысливают ее), Чернышевский в своей диссертации утверждал уже целых три признака, три «значения» искусства: искусство, во-первых, воспроизводит жизнь; во-вторых, объясняет жизнь, в-третьих, произносит приговор о явлениях жизни.
Обычно не обращают внимания на то, что Чернышевский ввел дополнительно третий фактор: Приговор. На первый взгляд нет особой разницы между объяснением и приговором: разве в объяснении уже не заключается итоговая оценка? Но есть глубокий смысл в дополнении двух факторов Белинского третьим, «приговором». Чернышевский хотел подчеркнуть этим громадную важность для литературы не только объяснения жизни социально-историческими условиями, но и перехода к социально-политическим выводам, к ясной программе действия. «Приговор» — это и подведение черты, итог, и одновременно прогнозирование будущего, это ответ на вопрос «Что делать?
». Так Чернышевский уточнил в новых условиях понятие того важного фактора, который Белинский называл «субъективностью» писателя. Чернышевский при этом добавлял: «приговор о воспроизводимых явлениях» возможен, «если художник— человек мыслящий»...
С этой точки зрения и подходил он к оценке художественного произведения. Отсутствие приговора часто осуждалось критиком в качестве существенного недостатка: «Наблюдательность у иных талантов имеет в себе нечто холодное, бесстрастное. У нас замечательнейшим представителем этой особенности был Пушкин...
Эта наблюдательность — просто зоркость глаза и памятливость»... Приблизительно так же оценивал Чернышевский и творчество Гончарова.
