История искусства свидетельствует, что символы имманентны его природе, а значит, в том числе и искусству реалистическому. В то же время в каждую эпоху и в каждой конкретно-исторической художественной системе символический образ обретает свои особенные качества и свойства, свое реальное место и роль в познании и изображении жизни, которые обусловливаются в конечном счете общим уровнем идеологического развития, достигнутого человечеством на том или ином этапе. Так, в средневековье символы оказались подчиненными теологии. В реализме они органически опираются на историзм и социологизм, обретая тем самым новую силу, новую познавательную способность, бесконечно увеличивая идейный потенциал самого художественного метода реализма.
Использование символа в реализме не просто «возможно» как проявление субъективного намерения и желания художника, это - насущная необходимость, рождающаяся в процессе решения реализмом новых задач и прежде всего задач, вытекающих из историзма, из появившейся настоятельной нужды показать и проявить тенденции рождения нового, угадать будущее и вселить веру в него.
Величие реализма проявляется, в частности, в его способности точно реагировать на все новое в действительности, на усложняющиеся условия жизни человека, постоянно обогащаясь новыми открытиями, новыми способами и средствами познания жизни. При этом он смело наследовал достижения человечества в его художественном развитии, наследовал творчески, принимая известное и подчиняя нужное своим задачам.
Недооценка символов в реалистическом искусстве, как мы видели, остро проявилась в научной литературе 1940-1960-х годов. Следует помнить при этом, что теоретическая разработка проблем символа в этот период была отступлением от уже завоеванных наукой позиций.
Когда, например, Эсхил говорит вам, что бог Зевс приковал к скале Прометея за то, что этот человек, слишком мудрый, слишком много провидевший, украл для своих собратьев огонь с неба и этим самым сделал их способными противостоять богам,- вы понимаете, что никакого Прометея не было, как не было и Зевса, но что здесь в образах представлена вечная борьба человеческого разума со стихийными силами. Разум человека делает технические завоевания, открывает тайны природы в непрерывной борьбе, чреватой для него страданиями и опасностями. Но человек не хочет отказаться от права Прометея-провидца, ибо с этим орудием борьбы в руках, с огнем (техника), он рассчитывает на полную победу. Вот это называется символом. Когда вы в трагедии «Прометей» слышите полный силы разговор героя с лицом, олицетворяющим тупую власть, рок, силу безличную, то вы прекрасно понимаете, о чем здесь идет речь, и ярче, горячее чувствуете эту великую вечную борьбу»
Не изученность художественных символов в реалистической литературе обусловила и невнимание к мнениям известных писателей о роли символов в реализме, о жизненной необходимости их использования в процессе исследования действительности, о возвышении реализма до символа. Сошлюсь только на два высказывания - Горького и Короленко.
Размышляя о том новом, чем драматургия Чехова обогатила реализм, Горький писал Чехову (декабрь 1898): «Говорят, напр., что «Дядя Ваня» и «Чайка» - новый род драматического искусства, в котором реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа. Я нахожу, что это очень верно говорят. Слушая Вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей, и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей - до философских обобщений,- ваши делают это».
Суждение Короленко относится к эпохе, когда в литературе господствовал символизм, потому оно полемично - символизму классической литературы он противопоставляет символизм модного направления, покапывая, в чем существо реалистических символов. В 1904 году вышел русский перевод драмы польского писателя Красиньского «Йридион» (1833-1836). Короленко откликнулся на него рецензией, в которой, в частности, и высказал свое мнение о реалистическом и современном символизме: «Вся сила законного символизма - в широте, ясности и величии того, что он символизирует, будь то порывы сомнения и отчаяния пытливого духа, порывы веры и любви или патриотического одушевления и патриотической печали. Такой символизм существовал давно, и его произведения не оправдывают, а лишь обличают мелкотравчатый символизм наших дней, в котором условность образа прикрывает лишь мглу и неясность плоской и маленькой мысли».
