Никак нельзя согласиться с мнением некоторых западноевропейских исследователей, объявлявших об упадке поэтического таланта Мачадо в 20-е годы. Поэт никогда не отличался плодовитостью, и в эти годы он выпускает один только сборник стихов — "Новые песни" (Nuevas canciones, 1924). Но в то же время в различных журналах появляются стихи и проза, в частности циклы стихотворений, написанных от имени Абеля Мартина и Хуана Майрены, позднее объединенные в "Апокрифический песенник" (Сап-cionero apocrifo, 1933) и прозаический сборник "Хуан де Майрена" (Juan de Mairena, 1936), свидетельствующие о напряженной творческой жизни Мачадо тех лет.
Две важнейшие темы можно выделить из всего, что написано поэтом на протяжении полутора с лишним десятилетий, между окончанием перэой мировой войны и началом национально-революционной войны. Это, во-первых, коренные проблемы человеческого бытия, волновавшие его в философском плане; это, во-вторых, проблемы современного искусства и культуры, отношения их к национальной традиции и к фольклору, проблемы связи искусства и жизни. Эти две стороны творческого сознания Мачадо — метафизическая и практическая — получили воплощение в образах двух придуманных им философов — Абеля Мартина и Хуана Манрены.
Абелю Мартину, философу и поэту, якобы жившему во второй половине прошлого века, Мачадо доверяет свои самые мучительные философские раздумья, никогда, впрочем. не разрушая окончательно дистанции между собой и своим "двойником". Исследователи Мачадо, изучавшие философскую концепцию, которую он выработал в эти годы, справедливо отмечали большое влияние интуити-внетской философии Бергсона с ее идеей "чистой", нематериальной "длительности", которой у Абеля Мартина-Мачадо отчасти соответствует "энергия", как субстанция сущего, и "изменчивость", как форма проявления этой субстанции. Не менее верно и то, что Мачадо в своих философских исканиях шел в какой-то мере теми же путями, что и экзистенциалисты. С экзистенциализмом поэта роднит острое ощущение отчужденности человеческой личности. Однако Мачадо никогда, даже в самые мрачные минуты своей жизни, не мог отрешиться от идеи общности людей, по крайней мере, как идеала, к которому следует стремиться. Вся его поэзия, все его творчество, по справедливому определению испанского литературоведа Мануэля Туньона де Лары, было "диалогом", т, е. прорызом из "радикального одиночества" экзистенциализма к человеческим контактам. И вера в возможности таких контактов спасала Абеля Мартина и его создателя от беспросветного пессимизма. Недаром в одном из самых трагических стихотворений цикла, посвященного Абелю Мартину,— "Иные времена" (Otro clima) — Мачадо заставляет "сирого человека" увидеть впереди не только "огненное nihil (ничто) по утесам на сумрачном отроге", но и "молнию дороги". Старый "ключевой" образ дороги обретает здесь новый смысл — не только исканий, но и надежды.
О том, что Мачадо обретает надежду именно в контакте с "другим" (el otro), еще ярче свидетельствует цикл "гномической" (философской) лирики в сборнике "Новые песни", который назван поэтом "Пословицы и песенки" (Proverbios у cantares). Поэтические афоризмы, собранные здесь, за обманчивой простотой и даже простодушием скрывают плоды размышлений поэта о коренных вопросах бытия. Так, уже первый из этих афоризмов утверждает идею контакта с "другим":
Глаз, который мы видим, есть глаз
Не потому, что мы его видим,
А потому, что он видит нас.
Одним из самых прочных человеческих контактов Мачадо считает любовь. Вот почему Абель Мартин среди пяти возможных форм "объективации" мира лишь одну — любовь — объявляет вполне подлинной. Именно ему Мачадо приписывает знаменитые "Песни к Гиомар" (Cancionero a Guiomar), ярчайший образец любовной лирики XX века.
Хуан де Майрена — ученик Абеля Мартина — философ с практическим складом ума; по всему строю мышления он ближе самому поэту, и в 30-х годах поэт, можно сказать, полностью отождествил себя с Майреной, вложив в его уста свои самые сокровенные мысли, в частности о путях развития современного искусства.
Антонио Мачадо, хотя и прожил большую часть жизни в провинции, всегда был в центре литературной жизни и борьбы. Так и в 20-е годы он одним из первых заметил поэтические дебюты Федерико Гарсиа Лорки, Рафаэля Альберти и других молодых литераторов, напутствовал их добрыми словами заинтересованного в их успехе друга. Вместе с тем некоторые тенденции в творчестве молодых вызывали у него глубокую тревогу. Мачадо не принял "авангардизма" с его решительным отказом от национальной и фольклорной традиции, преувеличенным интересом к форме стиха, гиперболизацией роли метафоры и т. д. Столь же сурово — и на этот раз не вполне справедливо — осудил он обращение литературной молодежи к опыту Луиса де Гонгоры, поэзию которого отвергал как обращенную к "избранному меньшинству".
Уже в эти годы Мачадо не раз провозглашает примат содержания над формой в искусстве, утверждает, что истинное искусство должно не только быть обращено к народу, но и опираться на поэтический опыт народа. Недаром и в "Новых песнях" он широко использует различные привычные формы народной поэзии — от трехстишия солеа до романса. Многие из произведений А. Мачадо, включенных в сборник "Новые песни" — "Песни" (Canciones), "Песни верхнего Дуэро" (Canciones del alto Duero) и др.— высшее достижение Мачадо-фольклориста. Конечно, поэт вовсе не считал этот путь, на котором его поэтическое "я" как бы полностью растворялось в народной песенной традиции, единственно возможным и плодотворным. Но, по его глубокому убеждению, будущее истинной поэзии таится именно там, где художник становится выразителем народных устремлений. Позднее, в 1935 г., Мачадо в заметке "О коммунистической лирике" скажет о Русской России, которая "напрягает силы к освобождению человека, к освобождению всех людей от рабского труда", что это "единственное в наши дни дело, достойное песен, и, пожалуй, только о нем и можно петь".
Совершенно естественным завершением человеческой и поэтической судьбы Мачадо стала его деятельность в годы национально-революционной войны. Еще в 1931 г., в Сеговии, поэт с энтузиазмом встретил известие об установлении республиканского строя. В годы Второй республики он жил в Мадриде и принимал активное участие в общественно-политической жизни. Для него не было сомнений, на чьей стороне правда, когда в июле 1936 г. в стране вспыхнул фашистский мятеж. Он даже, несмотря на болезнь, хотел вступить добровольцем в народную милицию. Мачадо и сражался — не с винтовкой в руках, а оружием слова.
К этому времени относится и наиболее четкая формулировка воззрений поэта на место искусства в жизни и борьбе народов. В своем известном выступлении на Втором Международном конгрессе писателей в защиту культуры Мачадо говорил: "Писать для народа, — сказал один мастер,— чего больше мог бы я желать?"... "Писать для народа" — это значит, во-первых, писать для человека нашего племени, нашей земли, нашего языка... Но в этом есть и нечто большее: "Писать для народа" — это значит пересечь границы нашей Родины, писать для других племен, других земель, других языков. "Писать для народа" — это значит называться Сервантесом в Испании, Шекспиром в Англии, Толстым в России".
