Эта тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас. Он был необходим, его уже окружает легенда, и не только теперь — она окружала его с самого начала, казалось даже, что она предшествовала самой поэзии Блока, что его поэзия только развила и дополнила постулированный образ. В образ этот персонифицируют все искусство Блока; когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо — и все полюбили лицо, а не искусство. Этому лирическому образу было тесно в пределах символического канона. Символ, развоп-лощая слово Блока, гнал его к сложным словесно-музыкальным построениям «Снежной маски», с другой стороны, слово его не выдержало эмоциональной тяжести и предалось на волю песенного йачала (причем мелодическим материалом послужил ему и старинный романс — «О доблестях, о подвигах, о славе...
», и цыганский романс, и фабричная — «Гармоника, гармоника!..»), а этот лирический образ стремился втес-ниться в замкнутый предел стихотворных новелл. Новеллы эти в ряду других стихотворных новелл Блока выделились в особый ряд; то они собраны в циклы, то рассыпаны: Офелия и Гамлет, Царевна и Рыцарь, Рыцарь и Дама, Кармен, Князь и Девушка, Мать и Сын. Здесь и возник любимый всеми образ Блока, даже внешний: Розовая девушка встала на пороге И сказала мне, что я красив и высок. Влюбленность расцвела в кудрях И в ранней грусти глаз.
На этом образе лежит колеблющийся свет. Блок усложнил его темой второго, двойника.
Тема и образ важны для Блока не сами по себе, они важны только с точки зрения их эмоциональности, как в ремесле актера: Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло! Он предпочитает традиционные, даже стертые образы («ходячие истины»), так как в них хранится старая эмоциональность; слегка подновленная, она сильнее и глубже, чем эмоциональность нового образа, ибо новизна обычно отвлекает внимание от эмоциональности в сторону предметности.
Поэтому в ряду символов Блок не избегает чисто аллегорических образов, символов давно застывших, метафор уже языковых: Прохладной влагой синей ночи Костер волненья залила... по бледным заревам искусства Узнали жизни гибельный пожар! Мой сирый дух — твой верный пес У ног твоих грохочет цепью...
Над кадилом мечтаний... В. М. Жирмунский ... В сознании Блока основу его творчества составляет единый мифопоэтический комплекс, в котором Достоевскому отводится особое место. «Мифология стихий» у Блока колеблется между двумя системами истолкования.
Первая, яснее выраженная у раннего Блока и тяготеющая к философии Вл. Соловьева, строится как триада: исходная гармония — «страшный мир» — конечный синтез стихий земли и неба.
Вторая включает в себя представление о бесконечном космическом борении стихии музыки (динамики, страстей, духа-огня, ветра, воды) и косности (цивилизации, стагнации, мещанства, материи), что, в конечном счете, сводится к антитезе жизни-стихии и псевдожизни, механического существования, смерти. В обеих системах дисгармония, оцениваясь по-разному, занимает существенное конструктивное место. Творчество и имя Достоевского становится для Блока знаком-символом. А поскольку дисгармония в обеих системах связывается с динамическим, стихийным началом, сам Достоевский делается для Блока не автором книг, не условным обозначением собрания сочинений, а одной из основополагающих стихий русской жизни и— через нее — мировой музыки. В свете первой концепции творчество Достоевского связывается с противоречивой оценкой Земли. Приобщение к Земле для блоковских героев, восходящих через князя Мышкина к «невоскресшему Христу», есть «вочеловечение», которое парадоксально ведет их не к вхождению в быт, а к выходу из него в мир-стихий (такое осознание пути имеет для Блока и автобиографическое значение).
Для героинь же, архетипи-чески восходящих к Настасье Филипповне и другим героиням Достоевского, а также к Магдалине, «нисхождение»: на землю есть падение, включение в мир страстей и стихий — в «страшный мир». ...Вторая поэтическая концепция снимает конечность космологического мышления: становление делается вечной сущностью бытия, а погруженность в стихии его высшим проявлением. Всякая победа динамического, стихийного начала над статическим воспринимается как победа... Ср. образы «мирового ветра» («Катилина», «Двенадцать»), «мирового океана» («Роза и Крест»); «мирового пожара» («Двенадцать», «Михаил Александрович Бакунин» и др.
). Такое развитие можно интерпретировать как динамику от... Соловьева к Достоевскому.
