x x
menu

Анализа рассказа В. Шукшина «Обида»

Общая особенность шукшинского творчества такова, что в нем активизируются композиционная и стилистическая сторона дискурса. Игнорируя их, легко свести творчество этого писателя к серии любопытных анекдотов или сцен. Сюжеты шукшинских рассказов всегда динамичны, в центре их – остроконфликтная ситуация, где конфликт заключается в несовпадении героя со средой, другими людьми. Герой Шукшина в большинстве случаев – самобытная личность, человек, остро чувствующий несправедливость и наделенный душевной тягой к прекрасному. Окружающие же его люди этих качеств лишены.

Часто герой протестует против жизненной рутины, мещанства бессознательно, как киномеханик Князев из рассказа «Чудик». В иных случаях, как в рассматриваемом рассказе «Обида», герой пытается понять, в чем причина людской черствости. Такой конфликт сродни конфликту позднего чеховского творчества, где герой оказывается не удовлетворен ограниченностью ролевого поведения, навязываемого ему обществом, средой. Но если у Чехова конфликт между ролью и личностью только констатируется, то у Шукшина герой стремится реализовать свою самобытность, личность самоутверждается. Соответственно, и среда, по закону ответного действия, начинает проявлять свою агрессивность, начинает героя подавлять. С этим связан динамизм шукшинских сюжетов – в противоположность тем же чеховским, где доминирует статика, ничего как бы не происходит. Попутно заметим, что динамика сюжета у Шукшина создается за счет диалога: он явно доминирует над авторским повествованием и движет собой действие.

Охарактеризуем стилистику рассказа «Обида». Она задается уже в первом абзаце текста. «Сашку Ермолаева обидели» – этой фразой начинается произведение. Предельно уменьшительное имя героя сразу формирует отношение и к нему, и ко всей ситуации – отношение «неформальное», развернутое в бытовую плоскость. В продолжении начального фрагмента появляется множество междометий и междометных сочетаний, вводных слов-паразитов, фразеологических конструкций, создающих стилистику разговорной речи:

«Ну, обидели и обидели – случается»; «ставить на попа самый смысл жизни – это тоже, знаете… роскошь»; «благоразумие – вещь не из рыцарского сундука, зато безопасно, да-с», и др.

Намеренно разговорный стиль вступительного фрагмента задает жанр всей речевой ситуации: это свойская бытовая беседа в духе кухонных разговоров; и рассказчик преподносит ее как урок о пользе благоразумия. При этом образ рассказчика создан предельно точно: субъект речи и сознания – обыватель. Как речевой образ, так и мировоззренческая позиция этого типа людей очень ясно передаются во всем абзаце, и в особенности в его последних словах: «Валяйте. Когда намашетесь театральными мечами… приходите к нам, благоразумным, чай пить.»

Композицию рассказа удобно исследовать, предварительно разделив сюжет на эпизоды и подходя к каждому из них в отдельности. В сюжете «Обиды» выделяются следующие эпизоды: вступительный фрагмент; сцена в магазине; разговор с «плащом» на улице; разговор с женой; сцена на лестнице у Чукалова; разговор с женой на улице. Рассмотрим подробно сцену в магазине. Точка зрения, как мы помним, это разовое отношение сознания к его предмету. Концентратом предметной сферы изображаемого в произведении выступает фигура героя. Главный герой рассказа – Сашка. В рассматриваемом эпизоде ему противостоит масса людей, включающая продавщицу, завотделом, очередь, человека в плаще – всех тех, кого маленькая Маша называет «тети и дяди». Продавщица среди них – основное действующее лицо, инициатор конфликта. Поэтому можно вести речь о двух героях – двух объектах оценки.

Проанализируем сначала систему точек зрения на Сашку. Субъектами сознания, выражающими свой взгляд на него, являются рассказчик, продавщица, сам Сашка, завотделом, человек в плаще, люди из очереди. Рассказчик как субъект речи скрывает в себе несколько субъектов сознания, что становится возможным за счет использования разных форм речи. Так, через косвенную речь передается точка зрения самого рассказчика: «последнее время наладился жить хорошо, мирно, забыл даже, когда и выпивал». Несобственно-прямая речь Сашки, вкрапленная в речь рассказчика, передает самооценку героя: «Черт возьми, где-то ты, Александр Иванович, уважаемый человек, а тут…» Косвенная речь передает точку зрения продавщицы: «ей показалось, что это стоит перед ней тот самый парень, который вчера здесь, в магазине, устроил пьяный дебош». Чуть ниже смена точки зрения продавщицы передается через несобственно-прямую речь: «Может, она и поняла, что обозналась, но не станет же она, в самом деле, извиняться перед кем попало. С какой стати?» Косвенная речь способствует пониманию точки зрения завотделом, когда рассказчик описывает ее разговор с продавщицей: «так говорят врачи между собой при больном – о больном же, еще на суде так говорят и в милиции – вроде между собой, но нисколько не смущаются, если тот, о ком говорят, слышит». Так говорят о людях ненормальных, выпадающих из общего ряда. Другие субъекты сознания выражаются через свою прямую речь.

Это человек в плаще: «Вас тут каждый вечер – не пробьешься. Соображают стоят…» И это люди из очереди, говорящие продавщице: «Работайте спокойно, не обращайте внимания на всяких тут…»

Обратим внимание, какова последовательность появления этих точек зрения. Сначала высказывается точка зрения продавщицы, согласно которой Сашка – дебошир. Тут же ей противопоставляется самооценка героя: «уважаемый человек». Сашка мыслит себя «Александром Иванычем», полным именем. Так обозначается конфликт. Для рассказчика Сашка – примерный семьянин. Но далее он становится: для продавщицы – «кто попало», для завотделом – ненормальный, для человека в плаще – обобщенная помеха («Вас тут… не пробьешься»), для очереди – просто никто, «всякий тут». Очевидно направление, в котором развивается оценочная ситуация по отношению к герою. Если сначала он личность, то затем его мыслят все более и более общо, безразлично. Не случайно в конце эпизода появляется образ «стенки из людей», которую, чувствует герой, «ему не пройти». Здесь можно поставить вопрос о смысле заглавия рассказа: в чем же суть обиды? Не просто в том, что Сашке Ермолаеву нахамили в магазине. Чтобы рассказать об этом, было бы достаточно фрагмента с продавщицей у прилавка. Главная обида в том, что проигнорировали сашкину личность, последовательно разыграв ситуацию «человек человеку – бревно». И попытка выйти из этой роли бревна, достучаться до людей приносит герою в следующих эпизодах лишь боль и унижение.

Второй объект оценки в рассматриваемом эпизоде – продавщица. Субъектами речи, высказывающими оценочные суждения, являются рассказчик и Маша. Однако сознание рассказчика не представлено: за формами его речи скрывается ряд других сознаний. Во-первых, это сознание девочки, обнаруживаемое через несобственно-прямую речь за счет использования специфической детской лексики: «пошли в «гагазинчик»… пришли в рыбный отдел, а там, за прилавком – тетя. Тетя была хмурая – не выспалась, что ли». Тут несобственно-прямая речь почти сливается с косвенной речью рассказчика, обнаруживая близость точек зрения его и девочки. Точка зрения Сашки также открывается в его несобственно-прямой речи: «Тетя-то уж больно того – несгибаемая». Маша, далее, высказывает свою оценку прямо: «Какая тетя… похая». «Сашка не стал при ребенке говорить, какая тетя» – этот фрагмент подчеркивает намерение рассказчика избежать прямой оценки, которая в данном случае очевидно совпадала бы с Сашкиной. В косвенной речи, в описании разговора представлена точка зрения завотделом: «завотделом слушала Розу и слегка – понимающе – кивала головой». Заметим: у продавщицы в этом фрагменте появляется имя, и для завотделом она своя, отношение к ней понимающее. Сочувствующее отношение и у стоящих в очереди: «Работайте спокойно, не обращайте внимания…»

Прослеживая динамику оценок продавщицы, мы видим ситуацию, обратную той, которая имела место по отношению к Сашке. Если Сашка в этом эпизоде обезличивается, то продавщица, напротив, постепенно наполняется значимостью, обретает сочувствие окружающих. Вокруг Сашки вырастает «стенка из людей», становящаяся все более живой, осязаемой, «антропоморфной». Она олицетворяется в ряде образов, среди которых образ обретшей имя Розы – самый представительный в первом эпизоде. И эта стена давит героя. При этом рассказчик избегает прямой оценки. Но поскольку за счет несобственно-прямой речи, в начале эпизода переходящей в косвенную, его речевой образ оказывается очень близким к речевому образу Маши, то и точки зрения их тяготеют к сближению. «Похие» «дяди, тети» – вот образ людской стены, увиденной глазами ребенка.

Дополнительное внимание в анализе рассказа стоит обратить на образ «стенки из людей». Появившись как итоговый в конце эпизода в магазине, он усиливается несколько раз появляющимся в последних эпизодах образом молотка, с которым Сашка собирается «проломиться» к Игорю. Молоток здесь оказывается единственным орудием, способным сокрушить эту людскую стенку. Подобные переклички позволяют говорить об образе людской стены как о лейтмотиве рассмотренного рассказа.

В заключение этого аналитического эссе хотелось бы еще раз подчеркнуть уже звучавшую мысль. Анализ произведения – не самоцель. Он нужен лишь для того, чтобы наиболее полно и адекватно приблизиться к смыслу произведения как живого целого. Художественное произведение есть прежде всего эстетический феномен, и отношение к нему должно быть соответствующим. Любой прием из арсенала аналитических техник хорош и уместен тогда и только тогда, когда он используется для расширения возможности целостного восприятия произведения в его художественном своеобразии и уникальности. Поэтому примененные в данном материале техники должны использоваться избирательно, в соответствии со спецификой конкретного текста. Только такой подход способствует формированию истинно квалифицированного читателя.

«Сибирский учитель», №4

О. Н. Журавлева

teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать