Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
Такую песню поет герой сказки Лермонтова «Ашик-Ке-риб». Лермонтов пересказал известную в устном творчестве многих народов сказку о верной любви. Никакого отношения к Печорину, Максиму Максимычу или Автору «Бэлы» она не имеет. Тем не менее, начиная повесть о Максиме Максимыче, Лермонтов явно пародирует «Ашик-Кериба». Вот первые строки повести:

«Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ».
Сказочный герой Ашик-Кериб за день преодолевает расстояние, которое не под силу ни одному коню, — поспеть из Арзиньянской долины в Тифлис можно, и вправду, только на крыльях. Остановки в пути он делает для того, чтобы сотворить намаз, то есть молитву.
Автор повести «Максим Максимыч» завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, ужинал во Владикавказе (теперь город Орджоникидзе) — останавливался, чтобы поесть, а не помолиться. Между завтраком и ужином он проскакал 42 версты вполне реальный путь.
Интонация Автора в начале повести о Максиме Максимыче несколько иная, чем в повести «Бэла»: она иронична.

Автор начинает с того, что подсмеивается над самим собой, сравнивая себя со сказочным Ашик-Керибом, а затем описывает и горы, и дорогу, и гостиницу все тем же насмешливым тоном: «Избавляю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают. . .» Это пишет тот же самый человек, который в первых своих записях восклицал: «Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные...» — и подробно описывал горы, скалы, реки. Что же произошло, что заставило Автора перейти от восторгов к ироническому раздражению? Ответ на этот вопрос мы получим в конце повести о Максиме Максимыче, потому что запись о новой встрече с добрым штабс-капитаном сделана, очевидно, после этой встречи, и причины раздражения Автора следует искать в ней.

«Я остановился в гостинице, где останавливаются все проезжие, и где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от них никакого толка нельзя добиться».
Инвалиды глупы и пьяны, гостиница плоха, и вдобавок приходится задержаться в этой гостинице на три дня — казалось бы, достаточно причин для раздражения. Однако Автор «для развлечения вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле», в котором, как мы видели, никакого раздражения нет — наоборот, Автор полон впечатлениями от прекрасной природы, сочувствует Бэле, симпатизирует штабс-капитану. Гостиница, инвалиды, задержка в пути начнут раздражать его позднее, когда он примется описывать свое новое приключение.

«Первый день провел я очень скучно; на другой день рано утром въезжает на двор повозка.. . А! Максим Макси-мыч! . .» Здесь нет никакого чувства, кроме радости, и в восклицании, которым Автор приветствует доброго старика, и в прямом признании: «Мы встретились, как старые приятели. Я предложил ему свою комнату». Но в следующих строчках уже начинает звучать странное пренебрежение, которого мы до сих пор не замечали в отношении Автора к Максиму Мак-симычу: «Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак! ..»

В «Бэле» Автор не раз восхищался многообразными уменьями Максима Максимыча; теперь он говорит о них с чуть заметной насмешкой, неуважительно. Даже то, что штабс-капитан «удивительно хорошо зажарил фазана», раздражает Автора. В «Бэле» он старался расспросить Максима Максимыча, не сомневаясь, что тот может рассказать немало интересного. Теперь он замечает: «Мы молчали. Об чем было нам говорить?. .»
Что же заставило Автора изменить свое отношение к доброму Максиму Максимычу? Очевидно, здесь, в этой скучной гостинице, произошли какие-то события — в них-то и кроется причина раздражения Автора. Мы ждем описания этих событий, но Автор не спешит удовлетворить наше любопытство. Пауза затягивается. «Так сидели мы долго. Солнце пряталось за холодные вершины, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда на улице раздался звон дорожного колокольчика и крик извозчиков».

Звон дорожного колокольчика и крик извозчиков — первые вестники появления Героя. Лермонтов нагнетает ожидание. Холодные вершины гор и беловатый туман дополняют спокойно-равнодушное настроение двух офицеров, молча сидящих у огня. Но ведь должны произойти какие-то важные события. «Когда же?» — ждет читатель.

Герой, Печорин, появляется далеко не сразу. Его появлению предшествует длинная церемония. Во двор въезжает несколько повозок, «за ними пустая дорожная коляска». Путешественнику, скучающему в скучной гостинице скучного города, интересно всякое новое лицо — но лица-то и нет: есть только пустая коляска, невольно привлекающая внимание. Да к тому же «ее легкий ход, удобное устройство и щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток». Такая коляска — признак богатства ее владельца, она возбуждает в Авторе завистливый интерес.

За коляской «шел человек с большими усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея... Он явно был балованный слуга ленивого барина»
Героя еще нет, но читатель, вместе с Автором, уже заинтригован — сначала элегантной коляской, потом балованным лакеем. Каков же должен быть владелец коляски и хозяин лакея, если даже его слуга покрикивает на ямщика?